фото: Семина Михаила
Опережая будущих критиков, скажу, что не стоял я над убиенными, не рассматривал их, а сразу прекращал мучения подранков, кроме случая, о котором — чуть ниже, но достаточно мига, чтобы взгляд этот, многократно усиленный воображением, раз за разом возвращался к тебе.
Однако молодой азарт превалировал над состраданием и жалостью.
До времени, которое однажды и наступило.
Я отказал себе в охоте и на лосей, и на косуль.
«Пост» продержал около двадцати лет, пока жалость другого рода не победила первую. Будучи легашатником, к тому времени с десятилетним стажем, я сразу и горячо прикипел к идее разностороннего воспитания собаки, и обделить свою любимицу охотой на копытных мне было бы очень жаль.
Я «развязал» с радостью, тем более что в загонах, как правило, стрелять не нужно. Впечатлений и хороших работ хватало, особенно в то время, когда я состоял в бригаде по товарному отстрелу, где не было необходимости даже за долей мяса подходить к трофею.
По инерции я несколько раз съездил на коллективные охоты без собаки, и года три-четыре назад даже отличился. Тогда нашу команду с лицензией на кабана объединили с командой егерей притравочной станции «Фирсановка», имеющей лицензию на лося.
Зверь вышел на меня, и я положил его, попав в основание шеи. Из-за высоких елей ситуация не просматривалась, но по доносившимся звукам можно было определить, что лось бьется в агонии.
Пошел добивать, хотя занятие это мне претило. Меня опередила озверевшая стая лаек в пять-шесть голов, лишь на три минуты опоздавшая безвозвратно испортить охоту, зато мгновенно облепившая несчастное животное.
Ни о какой стрельбе речи не могло быть — собаки рвали подранка со всех сторон, некоторые отлетали от ударов его копыт. Не знаю, скоро ли еще захочется такой охоты.
фото: Романа Горбунова
Жуткое, тягостное зрелище прервал один из подошедших хозяев; растащив и навязав собак, он быстро перерезал лосю горло. Меня мимоходом поздравили двое из многочисленной команды егерей и, конечно же, свои.
Не было ни торжественного построения, ни «помазания» кровью, ни отдачи патрона. Неписаный закон презентовать голову добытого зверя королю охоты знали только те же двое. Егеря деловито приступили к свежеванию туши…
Повторно обращаю внимание, что речь идет об устроителях охот, в обязанность которых входит обставить финал запоминающимся действом, а не выдачей пайки мяса. Я с тоской вспоминал Прибалтику, где ритуал отточен до мелочей и торжественен, как воскресная месса.
Кстати, не о мессе, а о мясе. Мы с товарищем вечером отправились на базу, где жили егеря, за трофеем. Естественно, раскатали губы на кусочек убоинки для похлебки нашим ребятам, помощникам, так сказать, на номерах и в загоне. Куда там! Все было выскоблено до белой кости, что и котенку не нащипать. Воистину, подумалось, «Россия — щедрая душа». Ну, и да Бог с ним, никто не обязан.
Относительно весенних глухарей я исповедовал отдельную философию. Поначалу никогда не брал больше одной птицы за выход, хотя возможности к тому были огромные, а норм отстрела и способов контроля не было никаких. Потом, с возрастом и обеднением угодий, показалось, что достаточно одного в сезон.
Весной последнего года минувшего тысячелетия я стоял на вальдшнепиной тяге рядом с выпиленной делянкой, где еще недавно был глухариный ток. В сумерках к двум оставленным деревьям-семенникам подлетели три мошника. Я остался послушать, продвинувшись в их сторону по лесовозке.
Первый защелкал где-то рядом со мной на полу, поскольку там, кроме беспорядочных нагромождений вершинника, ничего не возвышалось. Ему слабенько ответил второй, незаметно для меня поднявшийся на одну из сосен. Песни третьего я не дождался. Последний раз на этом току пело одиннадцать птиц.
фото: Никонова Павла
На пути к дому встретился местный охотник с сыном. Пацана впервые вели на ток, скорее всего на другой, я не интересовался. Мужик похвастался, что взял уже шесть в этом сезоне, еще одного не нашел. «Сынку-то что оставишь?» — поинтересовался я. — «На его век хватит» — бодро ответил охотник.
Решение пришло неожиданно — «своих» глухарей я уже отстрелял. Я с удовольствием сводил бы в весенний бор начинающего охотника, попытался бы объяснить исключительность этой охоты, убедить его, что таких охот — три за жизнь — больше чем достаточно, внушить ему бессмысленность моей жалости, запоздалой, а потому мало полезной.
Так куда вести? К трем глухарям, слетевшимся на пепелище? Дома ожидала воющая Габи. Она справедливо упрекала меня в предательстве, на которое сама не была способна. Жалость к собаке окончательно укрепила решение отказать себе в охоте на токах.
Из охоты уходили и будут уходить по разным причинам, в том числе «из жалости», как и входить в нее. Оба эти процесса естественны и закономерны. И если молодой человек пронесет по жизни и охотам жалостливое, сострадательное отношение ко всему окружающему, включая дичь, палитра его восприятия удивительного мира охоты только пополнится.
«В качестве третьей причины я бы назвал слабую постановку разъяснительной работы среди населения в средствах массовой информации; более того, на страницах некоторых охотничьих изданий появляются такие статьи, как: «Исповедь браконьера», «Браконьеры поневоле», «Как я стал браконьером» и т. д. и т. п.
То есть такие статьи, в которых люди (если их можно назвать этим словом! ), уничтожающие все живое вокруг себя и вдобавок похваляющиеся этим, выставлены чуть ли не положительными героями, а люди, вставшие на защиту Природы — отрицательными персонажами».
Мне думается, что браконьерство отнюдь не болячка на здоровом теле российской охоты и даже не раковая опухоль. Это образ нашей жизни в охоте, ее философия и практика, порожденные ханжеством совдепии, вскормленные безграмотными подзаконными актами и взлелеянные охотничьими чиновниками на местах.
Оно было, есть и будет до тех пор, пока, как сказал Жванецкий, «…страна не станет родиной…», а это случится не скоро.
Я различаю несколько разновидностей браконьерства, среди которых самое отвратительное, самое наглое и вызывающее, развращающее и социально опасное — это легализованное. Вот с него и начнем.
фото: Михаила Семина
Как охотились советские боссы и партийные бонзы, министры, их замы, начальники главков, директора крупных предприятий, депутаты, председатели колхозов-миллионеров, великие из мира искусства, разномастные чины армии и флота, Комитета и милиции, верхушки обкомов, крайкомов и райкомов, обл -, край-, райисполкомов, а также родственники, друзья и нужные люди всех вышеперечисленных и не перечисленных? Все те, кто был не вхож в «Завидово», но страстно желал охотиться не хуже?
Хорошо они охотились. Что ж они, бедолаги, в первичных коллективах десятилетиями путевок на копыто ожидали? Да нет же. Любое желание исполнялось по телефонному звонку без лишних формальностей.
Республиканский, областной и краевой уровни имели собственные элитные базы, районный хоть и не имел, но местная элита все равно пользовалась угодьями как вотчиной. Я никогда бы не стал писать об этом на основании собственных домыслов, все утверждения базируются на рассказах организаторов подобных охот — начальника управления делами Верховного Совета одной из бывших республик и зам. начальника облохотуправления, естественно, отошедших от дел.
Команды комплектовались только по принципу: первый с первыми, второй со вторыми и т.д. Не дай Бог смешать первого секретаря со вторым милиционером. Случалось «охотились», не покидая баз, в дамском обществе и с напитками, но без трофеев не уезжали. Заказывали «мясца» для пассий и на юбилеи друзьям.
Как обставлялась охота для районной знати, мне и самому приходилось наблюдать. Комплектация команды здесь происходила по той же принадлежности к сильным мира сего: охотовед, администрация, милиция, главврач местной больницы, руководство крупных предприятий; в двух последних членах возможны варианты.
И обязательно местный браконьер, так как лучше его ни угодий, ни порядка охоты никто не знает, у него же и лучшие собаки. Но здесь хоть форма блюдется, — лицензия на руках, пусть и единственная в районе.
